Сложный XX век

В исторической биографии Свято-Воскресенского храма, изоби­лующей примечательными фактами, есть период (четверть века), словно черная дыра, поглотивший трагические подробности собы­тий, начиная с 1919 года и до оккупации немцами города в Великую Отечественную войну.

Не были найдены сведения, касающиеся жиз­ни Воскресенского храма перед его закрытием, о последнем настоя­теле, старосте и прихожанах.

Следы приходской жизни сохранились только в Епархиальном справочнике за 1904 год.

Новая история храма начинается с лихолетья: за­хватнического вторжения фашистской Германии.

Па­радоксальным является тот факт, что повсеместное воз­рождение духовной жизни стало возможно именно на грани уничтожения Святой Руси безбожной властью, искоренения даже слова «православный», проставляемого в паспорте, и почти полного уничтожения духовного сословия (свя­щенников и монашествующих).

Сам Бог умилосердился над наро­дом, находившимся под двойным гнетом — гонений на Церковь и оккупации.

Преследования и травля в годы лихолетья священников и их се­мей привели к тому, что опасным было даже упоминание их имен: дети священнослужителей скрывали свое происхождение и стара­лись уехать подальше от мест, где помнили их родителей.

В каче­стве примера можно привести сохранившиеся сведения из архива Днепропетровской области: «Историки жалуются на то, что многие архивы рассекречены, но следственных дел за 1937-1938 годы в них нет, кроме списков приговоренных.

Например, из одиннадца­ти тысяч репрессированных одних священников было осуждено 133 человека, из них — только один на 5 лет лагерей, остальные 132 были расстреляны».

За сухими цифрами стоит множество сломанных судеб и без­вестных страданий, но с уверенностью можно сказать — испыта­ние веры, которое несли наши предки, не было напрасным.

Жизнь выстоявших во Христе была подвигом исповедничества и явила Церкви святых, как канонизированных, так и остающихся пока в безвестности.

Их трудами, безропотным несением креста, молит­вами мы сегодня имеем возможность свободно исповедовать веру отцов, посещать храм Божий, не опасаясь преследований.

Содержание данного раздела лишь прикасается к по­двигу церковнослужителей и прихожан, волей судьбы связавших свою жизнь со Свято-Воскресенским храмом в сложном XX веке. Память об этих исповедниках, показавших пример мужества и со­хранивших веру, осталась в сердцах наших земляков.

По воспоминаниям духовных чад, родственников, по сохра­нившимся материалам и фотографиям собраны сведения и факты, которые легли в начало описания истории православного Славянска, его сокровенной духовной жизни, не прерывающейся ни на один день…

Волна разрушения и закрытия храмов в послереволюцион­ные годы докатилась и до нашего города. Его церкви в период с 1919 по 1921 год разделили общую судьбу храмов матушки-Руси.

Если не были разрушены — в них устраивались склады, столо­вые, спортзалы и размещались другие казенные учреждения. В худших случаях в разоренных и униженных церквях открывали кинотеатры и клубы с танцами.

Именно эта участь и постигла су­ществовавший со дня основания города величественный Свято- Воскресенский храм.

Но гонения не могли уничтожить веру — Церковь ушла в подполье. Потаенная духовная жизнь продолжа­лась при закрытых дверях и тщательно занавешенных окнах, в подвалах при свете свечей.

Скитавшиеся из горо­да в город, из села в село свя­щенники совершали таинст­ва: крестили детей, отпевали, венчали. На переносных ан­тиминсах служили литургии, исповедовали и причащали всех жаждущих.

Люди, укрывавшие свя­щеннослужителей от репрес­сий, подвергались опасно­сти, потому и осталось мало свидетельств тех лет — церковная жизнь сохранялась в глубокой тайне.

Одним их тяжелых ударов для духовной жизни Донецкого края стало закрытие и разорение не так давно (в 1844 году) возоб­новленной Свято-Успенской Святогорской обители, центра мона­шеской жизни на много верст вокруг.

Многие насельники монастыря — архимандриты, иеромона­хи, иеродиаконы, монахи и послушники — нашли себе приста­нища в ближайших городах, в том числе и в Славянске, слывшем своими благочестивыми традициями. Они расселились в домах го­рожан или родственников, не убоявшихся преследований.

То было время религиозного подполья, и продолжалось оно вплоть до начала Великой Отечественной войны, когда в 1942 году по прошениям местных жителей к оккупационным властям были открыты для служения все сохранившиеся храмы, в том числе и Свято-Воскресенский.

Верующие с надеждой принялись восста­навливать помещение храма и налаживать приходскую жизнь. Были принесены сохранившиеся иконы, богослужебные книги.

Первыми священниками в военные годы стали монахи Святогорской обители, пришедшие после закрытия в 1922 году и поселив­шиеся в Славянске: игумен Гедеон и игумен Мелитон.

Игумен Мелитон прослужил в храме до самой кончины и был похоронен на кладбище района Славкурорт, как и игумен Гедеон.

По воспоминаниям старожила Славянска Андрея Георгиевича Воробьева, в июне 1942 года была организована ремонтно-строи­тельная бригада, проделавшая первый этап восстановительных работ.

После клубной деятельности внутренность храма представ­ляла собой печальное зрелище: боковые кирпичные приделы были уничтожены, на месте алтаря — сцена.

Передний алтарный купол, верхушка центрального, малый и средний купола храма, высокая звонница были разобраны, а колокола утоплены в Вейсовом озере. Необходимо было хотя бы оштукатурить храм снаружи и внутри, выбелить, восстановить алтарь.

Для выполнения лепнины алтарной стены пригласили Петра Андреевича Крицкого — он был выпускником Харьковского деко­ративно-прикладного училища.

А. Г. Воробьев, член строительной бригады, рассказал, что за дело взялись профессионально: сна­чала изготовили формы для колонн с растительным орнаментом (виноградная лоза с гроздьями), затем стали отливать частями, и вскоре на месте разоренного алтаря закрасовался новый, укра­шенный лепкой.

За освобождение Славянска от немцев зимой 1943 года шли кро­вопролитные бои. Гитлеровцы хорошо укрепились за длительную оккупацию и не хотели отступать с удобных позиций.

Наступление наших войск продвигалось под шквал вражеского огня. Упорные бои разгорелись также на территории, примыкающей к Свято-Воскресен­скому храму. Небольшой перешеек, кусок трассы между Красным го­родком и курортом со стороны солезавода, являлся стратегическим пропуском в город.

Советские войска пытались прорваться со сто­роны курорта, но атаки захлебывались одна за другой: рядом с цер­ковью, в одноэтажном домике, немцами был оборудован настоящий опорно-пулеметный пункт — вся территория замерзшего озера и пе­решеек были усеяны телами погибших советских солдат…

В окрестных селах для пополнения воинского состава была проведена срочная мобилизация — и почти все наскоро обученные воины тоже остались лежать на льду.

Жертвы были столь велики, вспоминает Андрей Георгиевич Воробьев, что после прорыва наших войск территория между Вейсовым и Репным озерами была вся усе­яна произведенными наспех захоронениями.

Уже после войны, ког­да стала оживать экономика и люди понемногу отошли от послед­ствий сражений, многие захотели увезти тела погибших близких.

Оставшихся похоронили в братских могилах, которые были разбро­саны по всему городу. Как напоминание осталась невдалеке от дет­ского пляжа могила неизвестного русского воина…

После освобождения и возвращения советской власти верну­лись и прежние порядки — храмы стали вновь закрываться.

Имен­но в этот, еще более трагический, период выживания Церкви в обескровленной войной стране судьба Свято-Воскресенского храма в очередной раз явила собой особенный Промысел.

Славянские храмы в период гонений стали при­станищем для многих мона­шествующих Святогорья.

Примером того, какие испы­тания пришлось им пройти, служит запись монастырско­го летописца иеродиакона Луки (Грицкевича): «В пол­часа четвертого 15 января 1919 года вечера из-за мо­ста к воротам гостиницы на шестнадцати подводах подъ­ехали шестьдесят хорошо во­оруженных, одетых частью в военную форму, частью в штатское молодых людей…

Около восьми часов утра оче­редной иеромонах совершил проскомидию поздней Ли­тургии, и иеродиакон, выйдя на амвон, провозгласил: “Благосло­ви, Владыко”.

Как вдруг бандиты явились в храм, набросились на священнослужителей и начали тащить их в ризах вон из церкви, но затем, по просьбе, дали им разоблачиться и выгнали на троту­ар, куда собрали всех монашествующих (с настоятелем архиман­дритом Трифоном, казначеем игуменом Герасимом, духовником иеромонахом Каллистом).

Поставили в ряды и начали обучать воинским приемам; причем над многими чинились разные пытки: били, толкали, разули на снегу настоятеля и надели на него опор­ки, остригли волосы, заставляли курить, пить чернила, уксус.

Так продолжалось до двух часов дня. После этого погнали всех в тра­пезную церковь, где вновь священники подвергались издеватель­ствам, какие только могли тогда бандиты изобресть, особенно на настоятеля извергались разная хула и ругательства».

Это было только началом крестного пути монастыря. В Свя­тогорском Святоотеческом Патерике читаем: «В 1919 году, 25 октября, в семь часов вечера во время колокольного звона ко всенощному бдению, ворвалась в обитель вооруженная банда в 30 человек.

Осквернив и ограбив обитель, бандиты ушли около десяти часов вечера, оставив после себя страшный беспорядок.

В келии заместителя настоятеля о. Михаила изрезали в куски епи­трахиль и на священном Евангелии начертали мерзкие надписи, явив свой обезбоженный облик.

Вскоре стали появляться в монастыре новые партии Красной Армии, производя обыски, грабежи, днем и ночью наводя потря­сающий ужас. Грабежи производились как монастырского, так и братского по кельям имущества, брали все, что кто хотел: сапоги, часы, белье и прочее, били сундуки, стреляли в окна.

В эти годы было убито семнадцать человек братии… Святогорье теряло блистательные ризы и облачалось в рубище».

С апреля по июнь была произведена кампания по изъятию церковных ценностей. Большевики разорили главный Успен­ский собор монастыря, опустошили и другие его храмы.

Затем они решили расправиться и со святогорцами: Ревтрибу­нал провел череду обысков в обители и отобрал абсо­лютно все, что представля­ло хоть какую-то ценность.

Сохранилось заявление отца Михаила председателю Ревтрибунала, которое не­возможно читать без содро­гания. Измученный и потря­сенный всем происходящим, он писал: «Ввиду реквизиро­ванных из моей келлии всех вещей, прошу вернуть мне хотя бы необходимое… так как в этом все мое достоя­ние.

Проживши в монастыре более тридцати лет и поло­живши все мое здоровье на всех черных работах, какие только приходилось работать, теперь страдаю грыжей и ревматизмом ног и рук».

Он просил вернуть то малое, без чего повседневная жизнь крайне неудобна и тягост­на: рясу, пару галош, мыло, брюки, подрясник, кружку, подушку, маленькие ножницы, пуговицы, иголку с нитками, кусочки му­хояровой материи, часы, мантию для служения, постное масло, простыни, бандажи, облегчавшие ему страдания, причиняемые грыжей, а также предназначенное для богослужений масло для зажигания лампад, муку, сушеные вишни и мед для приготовле­ния богослужебного вина.

Восьмого июля 1922 года братию Святогорского монастыря выгнали из их единственного и тихого пристанища, процветанию и украшению которого многие посвятили свою жизнь…

Только семь человек остались при Всехсвятской кладбищенской церкви в Святогорске, но и она была закрыта в 1931 году, — остальные разошлись странствовать или осели в ближайших городах и селах.

Эта картина уничтожения святого места являлась типичной для того времени — казалось, жизнь погружается в полный духовный мрак…

В Славянске поселилось много скитающихся и гонимых властью монахов и монахинь из разных обителей, в том числе и те, кто в военные годы станут у основания кратковременного возрождения Святогорской обители. Особенно яркой фигурой представляется насельник иеродиакон Авраамий.

Обладая чуткой душой и прекрасным литературным даром, с 1913 года он вел дневник, ко­торый сохранился, и его материалы легли в основу Святогорского Патерика.

Из материалов музея Святогорской Лавры находим сведения о нем. Отец Авраамий родился в 1873 году, в монашество был по­стрижен в Святогорской пустыни в 1911 году. Пережил все беды и притеснения от бандитов в годы Гражданской войны и револю­ционной смуты.

После ликвидации обители сначала жил в городе Изюме, на родине, затем переселился в Славянск, где и служил во Всехсвятском кладбищенском храме, ездил на требы и престоль­ные праздники в соседние села.

В 1937 году, после уничтожения Всехсвятского прихода, отец Авраамий скитался по храмам (Барвенково, Ямполь, Зайцево, Харьков) и сильно скорбел, что не имеет постоянного места для служения.

Чтобы заработать на пропитание, отец Авраамий ходил в окрестные селения копать огороды. В 1941 году был зачислен в штат Троицкого собора города Славянска.

1 июля 1942 года в Славянске состоялось собрание монашест­вующих. Под председательством благочинного Славянского окру­га протоиерея Константина Ружицкого, настоятеля славянского Свято-Троицкого собора, было принято решение о возрождении Духовной жизни в Святогорском монастыре, который открывался на правах прихода.

Заместителем настоятеля прихода был избран будущий исповедник иеромонах Михаил, заявление которого Рев­трибуналу приводилось выше.

Отец Авраамий оставил в своем дневнике запись: «Если бы меня спросили, а какой вид имеет теперь, в данное время, монастырь? Я бы ответил: печальный. Все аллеи и дорожки заросли бурьяном, да не каким-нибудь, а в рост человека.

Бурьян этот ложится на землю, где водятся всякие нечистоты; всюду мусор, разруха, пустота. В храмах и корпусах, где все раскрыто, сломано, разбито, днем и ночью хозяйничает злодейская рука.

Жители близлежащих сел довершают разруху до конца, унося все: мебель, полы, двери, окна — все, что только можно поднять.

Мы являемся лишь зрителями наглых дейст­вий преступников, и остановить все сие не в нашей силе».

Вся братия, состоявшая из настоятеля игумена Михаила и шести человек (в том числе отца Каллиста, отца Авраамия и отца Дамиана), была прикреплена к хлебному пункту в городе Славянске, и хлебные карточки, которые ежедневно кто-нибудь из них отоваривал, добираясь пешком, являлись единственным источ­ником их существования.

В Трапезном храме Рождества Божией Матери, где было решено начать богослужение, не было ничего: ни иконостаса, ни Престола, ни Жертвенника — служили на про­стых столах.

Обитель просуществовала чуть более восьми месяцев, вско­ре фронт приблизился. Иноки оказались в самой гуще сражений, укрывшись на дне каменного корпуса Трапезной церкви. Около двух недель не смели они выйти наружу.

Архидиакон Авраамий оставил свидетельство о последних днях существования обите­ли: «Немцы сидели на вершинах гор, а наши жестоко отбивались, находясь в самом монастыре, скрываясь в его крепких стенах. Таким образом, мы оказались между двух нестерпимых огней.

Не было промежутков, чтобы не бухали разнокалиберные орудия, не трещали пулеметы с обеих сторон, и не рвались оглушительно снаряды бомбометов.

Тя­желые снаряды — снаряд за снарядом, немецкие и наши — сокрушали стены, пробивали своды храмов: все рассыпа­лось вдребезги.

Стихийная стрельба беспрестанно усиливалась. Трепетали наши горы, сотрясались холмы, нево­образимый оглушительный гул и треск. Уцелевшие до сей поры в корпусах окна сыпались дождем».

Эти красноречивые строки дают ясное представление о том, что пришлось пережить святогорцам. Отец Авраамий приводит в дневнике слова ирмоса канона: «Обыде нас по­следняя бездна, несть избавляяй вменихомся яко овцы заколения, спаси люди Твоя, Боже наш, Ты бо крепость немоществующих и избавление».

Братия совершала общее молитвенное правило… «Все это время ночью мы не раздевались и не ложились, а сидели, где и как кто мог, пригнувшись на месте, на мгновение забывались сном.

…И вот кто-то вспомнил о нас: в 12 часов ночи к нам постучались три (наших) вооруженных военных и повелительно сказали: “Сейчас же, как стоите, уходите отсюда!” Мы с трудом, в ужасе, упросили остать­ся до утра.

А утром нам дали 15 минут для сбора. Что мы могли с собой взять? Что на себе, то и взяли, а остальное там на разграбление осталось, как наши пожитки, так и все церковное вместе…»

Отец Авраамий был одним из долгожителей мужественной святогорской братии. После кратковременного пребывания в обители и ее окончательного разорения во время войны он воз­вратился и вновь получил приют в одном из славянских домов, в чине архидиакона принимая участие в богослужениях Троицкого собора, пока тот не был закрыт властями, а затем служил в Свято- Воскресенском храме.

Обитал он в доме по улице Трунова возле больницы Ленина и старого городского кладбища, на котором в 1950-е годы еще действовал храм Всех Святых.

С 1952 года архидиакон Авраамий жил в одиночестве: руко­дельничал, переплетал книги, имел много духовных чад, по свиде­тельству которых являлся истинным подвижником благочестия.

Имея слабое здоровье (два года подряд перенес воспаление лег­ких, страдал от грыжного ущемления и носил бандаж), прожил де­вяносто шесть лет. Скончался 26 апреля 1969 года и был погребен на кладбище в районе Славкурорта.

В Троицком соборе сосредоточились и другие уцелевшие насель­ники, и одним из самых выдающихся являлся духовник Святогор­ской обители, уже упоминаемый игумен Каллист.

Отец Каллист был опытным духовником, принявшим на себя окормление мирян, тайно посещая дома, исповедовал, совершал требы и, крайне редко, но слу­жил в церкви-часовне Всех Святых на городском кладбище Славянска, в Троицком соборе и Воскресенском храме.

Его снова приняла под свой кров Мария Ивановна Кнюх (в монашестве Матрона, умерла 9 мая 1945 года) и ее дочери, Анна Яковлевна и Мария Яковлевна. Преставился игумен Каллист в 1947 году.

Отпевал его отец Алек­сандр Щепинский (бывший священником Троицкого собора).

Приведем отрывок из дневника архидиакона Авраамия об отце Каллисте, удивительного свидетельства жизни и смерти подвижни­ка монашеского благочестия.

«3 февраля 1947 года, в мясопустную неделю сего числа старого сти­ля, в 11 часов дня на частной квартире безболезненно скончался тихо­мирно Святогорской пустыни братский духовник игумен отец Каллист.

Обычным порядком он готовился в сей воскресный день к слу­жению Божественной Литургии в Солончакском приходском хра­ме (Свято-Воскресенском), ибо настоятель сей церкви, отец Про­копий, давно находится в болезненном состоянии, поэтому отец Каллист за послушание обслуживал сей храм.

Но к утру сего дня почувствовал необыкновенную какую-то слабость, приобщился запасными Святыми Дарами, и как не в си­лах был сам молиться, то он просил присутствующих прочитать ему акафист Божией Матери.

Сам, стоя на коленях, и незаметно склонил голову на изголовье своей постели, и в той час молитвы окончил свою земную юдоль.

Сей муж был соответствующий добродетелям своего звания. По ликвидации Святогорского монастыря в 1922 году все насель­ники рассеялись кто куда. Отец Каллист за благословением бла­гочиния многие обошел приходы и, наконец, свой оставил пост на девятом десятке своей жизни в богоспасаемом граде Славянске, на городском погосте.

Слагают отцы и братия наши свои кости, и много уже тут почивают: игумены, архимандриты, монахи, архи­диаконы и послушники».

В это же время скрывались по славянским домам святогорцы иеросхимонах Дамиан и иеродиакон Горгоний. Эти имена остались в народной памяти, о других же насельниках пока неизвестно.

Иеросхимонах Дамиан, проживший восемьдесят лет, оплаки­вал печальную участь своей родной обители и часто высказывал пожелание опять попасть в Святые Горы и там окончить дни. В па­мяти людей сей подвижник остался человеком небольшого роста, аскетичным, почти бесплотным.

Приютила его хозяйка дома № 24 по переулку Первомайскому, монахиня Филарета, а ухаживали за болящим старцем монахини Михаила и Августа, которых она также пустила к себе на жительство.

На нижнем снимке — супруги в окружении настоятеля о. Виталия, Медведева Н. М., и Шуткевича А. П. с жёнами. 2002 г.

Следуя обету нестяжания, монахиня Филарета завещала этот дом его прежней хозяйке.

Шнурковка (так называли район, примыкавший к дому Шнуркова) дала прибежище многим монашествующим, о которых, к сожалению, остались очень скудные сведения.

Не установлено, откуда пришли, спасаясь от преследований, эти люди, из каких обителей, кто были в миру (сохранились только их монашеские имена) — но достоверно известно главное: они молились и тру­дились в храмах, не давая угаснуть свету веры…

Приведем ниже информацию о тех, кого сохранила благодарная память верующих старожилов Славянска.

В 1980-е годы оставила по себе яркую память тайная монахиня Неонила (в миру Надежда Михайловна). Жила она по Первомайскому переулку за бывшей школой, где сейчас находится наркологический диспансер.

Была очень эрудированной, наблюдательной, следила за периодикой — газетами, журналами — и умела сверять события в мире со Священным Писанием. Она всегда ходила на службы в Воеcкресенскую церковь с мамой, и очень ревностно смотрела за порядком в храме, всегда немногословная, сосредоточенная, подтянутая.

По соседнему переулку проживала Анна Алексеевна (тайная монахиня Михаила), которая после смерти мужа приняла монаше­ство и жила тихо и уединенно, пекла просфоры для богослужений. Недалеко от нее располагались в одном доме монахини Нимфодора и Ангелина.

Досматривала их, приютив у себя, Анна Алексеевна. Уди­вительную память оставили по себе эти две подвижницы: всех они встречали с великой радостью и любовью — счастье так и искрилось из их глаз! Матушка Нимфодора в 1960-е годы несла послушание ре­гента левого хора, пение которого было благоговейным и стройным.

Недалеко от храма, в Красном городке, жила и Анна, прихо­жанка Воскресенского храма, отвечавшая за ноты: традиции кли­роса сохранялись, несмотря на все испытания.

В составе хора были четыре дисканта, три тенора, два баса, не­сколько альтов. Службы оставались такими же торжественными, продолжительными, с выразительным неспешным чтением. После закрытия Троицкого собора многие певчие перешли на клиросы Воскресенского храма, в котором старые традиции соблюдаются и доныне.

С Троицкого клироса пришли монахиня Мария с сестрой. Обе они проживали на улице Калинина (Тургеневской).

Многие до сих пор помнят дочь священника Татьяну Ивановну Попову, дореволюционную учительницу, молитвенницу и тайную монахиню.

Она прекрасно знала Устав, службы: если в Воскресен­ский храм присылали священника, который под давлением властей сокращал службы, — Татьяна Ивановна обязательно от имени при­хожан имела беседу с ним: «Батюшка, мы привыкли, что в нашем храме службы совершаются без сокращения. Если вы так не може­те — то вы нам не подходите».

Долгие годы она была лучшим учите­лем математики в городе. Известно, что в тридцатые она отбывала срок как родственница отца Антония Попова, репрессированного священника Архангело-Михайловского храма поселка Райгородок. Ее родная сестра тоже была тайной монахиней.

Имя еще одной бывшей учительницы осталось в памяти прихожан — монахиня Елена (в миру Ольга Даниловна). Она жила п0 улице Шмидта и часто приходила на исповедь к отцу Леониду Власенко, который тоже проживал на этой улице.

Будучи в преклонных летах и проживая одна, многие свои болезни она лечила отварами полыни и чернобыльника (вид полыни). Советовала собирать эти травы в районе Червонного озера, слева от дороги по пути в храм.

На улице Профинтерна обитала монахиня Манефа, а по пе­реулку Первомайскому — три монахини: Филарета, Михаила, Августа и игумен Дамиан. Сохранились в воспоминаниях прихо­жан Воскресенского храма имена монахинь Домникии, Арсении, Мариониллы, Иулиании.

Матушки Марионилла и Иулиания были тайными монахинями, о чем после их смерти рассказала Надежда Михайловна, тайная монахиня Неонила. Долгие годы они моли­лись в Свято-Воскресенском храме, а незадолго до смерти их кто-то приютил в районе железнодорожного вокзала.

В послевоенные годы еще была жива благочестивая традиция: воспитав детей и достигнув зрелого возраста либо овдовев, прини­мать монашеское звание. Такой путь прошла инокиня Серафима (Лидия Васильевна), вырастившая восьмерых детей.

В 1970-е годы она приходила каждую службу петь на левый клирос, была чтецом. Удивительно, что Лидия Васильевна выглядела очень молодо: в пенсионном возрасте — на сорок лет. Несмотря на большую семью, всегда была в нарядной косынке, с уложенной впереди косой, лицо гладкое, без морщин.

После смерти мужа, военного, она ездила на родину в Курск ухаживать за мамой и после ее кончины ходила на послушание в Курскую Коренную обитель, на хоздвор.

Там и была она пострижена в инокини, но перед смертью приехала к детям в Славянск. Попрощалась с родней и, сказав: «Я уже устала», — отда­ла Богу душу. Похоронена инокиня Серафима на кладбище в посел­ке Северном. Ее младший сын, Сергий, стал священником.

Скитались по домам верующих изгнанные из родных мест, не имеющие ни детей, ни родственников, отец Анатолий с матуш­кой Фаиной. Матушка умела хорошо готовить: красиво, вкусно и просто.

Сам же отец Анатолий прошел через тюрьмы. В шестидеся­тые годы, проживая в Райгородке, он был духовником священства Славянского района. Рассказывал о блаженной Ксении Петербургской (еще не прославленной), что она ходатаица перед Богом о супружестве и детях, семейном благоустройстве.

Благодаря его наставлениям люди начали обращаться к молитвенной помощи Ксении Блаженной. Последнее время супруги проживали на улице Гречко, похоронены за часовней на кладбище по улице Артема, в районе железнодорожного вокзала.

Еще одна благочестивая чета, тоже бездетная, переезжала из дома в дом и много лет возила за собой заранее приготовленные гробы, всегда помышляя о смерти.

Это были отец Евфимий Гри­горьевич Малик с матушкой. Евфимий Григорьевич сначала был старостой Воскресенского храма, а в конце шестидесятых, после смерти диакона отца Григория Бутко, отца Евфимия рукоположи­ли во диаконы.

В семидесятые годы, похоронив жену, он принял тайное монашество и служил в храме до своей смерти.

Наталья Леонидовна Зиновченко, дочь священника Воскресенского храма, вспо­минает: «В 1960-е годы мно­гих из монахинь нашего хра­ма я видела в церкви каждый день. Они часто приходили к нам домой на беседу или на исповедь к отцу Леониду.

Тогда седмица начиналась в понедельник вечером.

Все монахи и монахи­ни из разных концов города стекались в Воскресенский храм. По ним можно было четыре раза в день проверять часы: когда шли на Божест­венную литургию и обрат­но, а потом на всенощную и обратно.

В монашеском облачении на службу ходили три монахини — Филарета, Миха­ила и Августа. Всегда на них были наглаженные апостольники: в будние дни и в Великом посту — черные, а на Светлой седмице, в великие и двунадесятые праздники — белые.

Они преодолевали свои немощи и шли на службу, поддерживая друг друга, согбен­ные, своим видом побуждая прихожан ходить на службу и в будние дни.

Помню их слова: «В ад идет столько людей, сколько бывает храме на большие праздники, а в рай — столько, сколько в храме по будням».

Вспомним еще раз этих монахинь-подвижниц, которых история Воскресенского храма сохранила для нас. Даже звучание древних христианских имен напоминает нам о благочестии предков — вот они: Августа, Ангелина, Арсения, Домникия, Елена, Иулиания, Манефа, Матрона, Марионилла, Михаила, Неонила, Нимфодора, Серафима, Филагрия, Филарета…

Большой интерес представляет рассказ Натальи Леонидовны о трудах старосты Воскресенского храма Анне Яковлевне Кудл0 Во флигеле, во дворе дома (дома мамы, монахини Матроны), д0 конца своей жизни проживали игумен Каллист и бывший у него на послушании раб Божий Тимофей, а также монахиня Филагрия (Бережная), которую все соседи называли просто Васильевна.

Монахиня Филагрия была беженкой из Абхазии, приехавшей по паспорту другой монахини. Она жила в своей келье, как в затво­ре, и помогала Анне Яковлевне. Пока у них проживал игумен Кал­лист, ухаживала за ним.

«Матушку Филагрию я знала с детства. Когда протоиерея Лео­нида, моего папу, перевели служить в Славянский храм Воскресе­ния Христова, то на квартиру нас взяла Анна Яковлевна Кудло. Она была очень добродетельной женщиной, как и вся ее семья.

Ее мама, монахиня Матрона, дала приют игумену Каллисту из Святогор­ского монастыря. По рассказам дочери Анны Яковлевны — Вален­тины Яковлевны Антоненко — он пришел в 1930 году и прожил у них семнадцать лет.

Валентина Яковлевна хорошо помнит эти даты, потому что в 1930 году она родилась, а в 1947 году, когда умер игумен Каллист, ей было семнадцать лет.

Не будучи при­писанным ни к какому опреде­ленному храму, служил он иног­да в кладбищенской церкви во имя Всех Святых, которая нахо­дилась на городском кладбище за больницей Ленина по улице Шевченко. Игумен Каллист был похоронен справа от входа в цер­ковь Всех Святых.

В 1960-е годы это кладбище закрыли, было распоряжение хоронить и перезахоранивать родственников на новом клад­бище Северного поселка, но первые могилы уходили там под воду, и на их месте возникали к утру ямы.

Монахиня Филагрия прожила больше ста десяти лет. Она жила во флигеле, расположенном в центре двора, и занимала одну комнату направо от входа.

Прямо из коридора была дверь, ведущая в кухню, а из нее был вход в еще одну комнату — келью игумена Каллиста. После его смерти муж Анны Яковлевны, Яков Захарович, делал там горшки на своем станке, состоявшем из двух кругов на одном стержне.

Матушка Филагрия приехала в Славянск из Ново-Афонского монастыря в Абхазии, в котором находятся мощи святого апостола Симона Кананита. Матушка была очень трудолюбивой.

Она либо молилась, выполняя свое монашеское правило, либо делала цветы, либо пряла шерсть (у нее была своя прялка), либо вязала носки (в ее носках ходили многие соседи), либо нянчила соседских девочек — сначала Шуру, а потом ее сводную сестру Иру.

Матушка Филагрия жила очень прюсто, к врачам не ходила, от всего лечилась настойкой полыни. Выпьет чашечку заваренной полыни — и хворь отступает. Молитвенная, внешне очень худень­кая, она до конца своих дней сохраняла бодрость духа.

Мама Анны Яковлевны, монахиня Матрона, была пострижена в тайные монахини игуменом Каллистом. Своих дочерей, Анну и Марию, воспитала в крепкой вере и благочестии, в любви к странноприимничеству.

При освобождении Славянска от немцев город подвергся страшному артобстрелу: снаряды рвались и на улице Шмидта, где жила семья Кудло.

Когда маленькие дочки Анны Яковлевны и Марии Яковлевны, Валентина и Шурочка, бежали по улице от снарядов, то, как их научили дома, они читали про себя или крича­ли вслух псалом № 22 «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит…» Снаряды словно огибали их, оставляя невредимыми…

Анна Яковлевна проживала на улице Шмидта, в доме № 15 (позд­нее № 17). На долю Анны Яковлевны выпал нелегкий крест — по­слушание старосты Свято-Воскресенского храма.

Политика властей запрещала какие бы то ни было ремонтные работы в «культовых» помещениях. Как только становилось известно о попытках в этом на­правлении, немедленно приезжала комиссия и грозила репрессиями.

В Донецком областном государственном архиве хранится документ о закрытии храмов на территории Донбасса с 1950 по 1983 год.

Называется этот документ «Справкой об освоении быв­ших культовых зданий в Донецкой области». За эти 33 года с ре­гистрации было снято 108 религиозных объединений пра­вославных христиан.

Обосновывались эти действия тем, что «использовались приспособленные для служебных целей нетипо­вые помещения, которые длительное время не ремонтировались и пришли в технически неудовлетворительное состояние». В ре­зультате было снесено 77 бывших церковных помещений.

В 1970-е годы в Воскресенском храме прогнили и требовали срочной замены оконные рамы. Решено было тайно заменить их на дубовые.

Об этом узнали: кто-то доложил. Но Анна Яковлевна организовала замену всех рам в храме за одну ночь. Когда наутро комиссия прибыла в храм, угрожая наказанием, — не обнаружила факта ремонта окон: не было видно следов работ и старых рам!

Анна Яковлевна объя­снила, что окна в ремонте не нуждаются, и выказала удив­ление, откуда такие сведе­ния. Представители провер­ки переглянулись, пожали плечами и уехали ни с чем.

О другом подобном слу­чае в бытность Анны Яков­левны старостой рассказал Николай Павлович Ковалев­ский, более сорока лет про­служивший в Воскресенском храме пономарем.

В алтаре, святая святых храма, стала осыпаться штукатурка и с го­дами образовалась впадина, к тому же протекала крыша. Необходим был срочный ре­монт.

Что было делать? Думали, гадали, как поступить, — и при­думали. Была написана на фанере большая икона Святой Троицы и привинчена к потолку болтами.

Подготовили материалы к ремонту потолка и крыши и стали производить его по ночам: снимали боль­шую икону, работали всю ночь, а утром привинчивали на прежнее место. Так, незаметно для властей, был приведен в порядок алтарь.

Конечно, эти факты — всего лишь малая толика подвига служителей Воскресенского храма. Нужно было прикладывать неусыпные (в прямом смысле) усилия, чтобы сохранить и при­умножить его благолепие.

Церковнослужители рисковали своим благополучием, уберегая многострадальную церковь от разруше­ния в условиях доносов и преследований.

В период с 1944 по 1956 год Сталино-Ворошиловградскую епархию возглавлял архиепископ Никон (Александр Петин). Имея большой жизненный опыт, он пользовался огромным уважением и авторитетом среди священнослужителей и прихожан.

В годы преследований претерпел множество испытаний, был осужден по статье 58 уголовного кодекса и приговорен к пяти годам каторги на Колыме. После возвращения, в начале Великой Отечественной войны, его призвали в стройбат.

Этот период его жизни стал ярким свидетельством веры в тяжелых условиях отступления наших войск, и здесь отец Александр (будучи не в монашеском звании) проявил качества, за кото­рые бойцы батальона уважительно прозвали его «батей», хотя по годам он был еще сравнительно молод, любили за спокойную уверенность и особенную любовь ко всем окружающим, незави­симо от чина.

Случилось так, что батальон с обозом отступал по минному полю и передняя телега взлетела на воздух от мощного взрыва. Обоз двигался ночью, когда немцы отдыхали, но в темноте первая телега опять попала на мину.

К тому же, похолодало, пошел снег и дорогу стало заносить. Впереди никто не хотел идти — ропот грозил перейти в неповиновение.

И тут командир позвал отца Александра: оказывается, бойцы сказали, что пойдут дальше, если «батя» перейдет на первую телегу или пойдет с ней. Ни молодой командир, ни политрук обстановкой уже не владели.

Не колеблясь, отец Александр пошел с первой телегой; он думал о том, что не каждому выпадает такая радость, когда вера так зримо подтвер­ждается.

Многие километры пути были пройдены с его молитвой, и самое тяжелое осталось позади, но силы оставили батюшку — он горел в жестокой простуде. После выхода из окружения его до­ставили в ближайший госпиталь с двусторонним воспалением лег­ких.

Вскоре отца Александра освободили от военной службы и он стал служить священником, а позже принял монашество с именем Никон. Во время служения он неоднократно отправлял обозы с продовольствием в госпитали для раненых бойцов, был награжден за труды во время войны медалями.

В бытность епископом он бывал на службах в Славянске и служил в Троицком соборе и Свято-Воскресенском храме.

Вла­дыка Никон был выдающимся проповедником: на его службы со­биралось такое количество молящихся, что, казалось, и жителей в городе столько нет — слова проповеди, полные веры, глубоко доходили до сердец.

После закрытия Троицкого собора в 1952 году тщанием архиепи­скопа Никона в Свято-Воскресенском храме были восстановлены два деревянных алтарных придела вместо разрушенных в 1930-е годы кирпичных: правый — в честь Святителя Николая (исконно там бывший) и в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы (перенесенный из Троицкого собора) и левый придел — в честь Тих­винской иконы Божией Матери и праведной Матроны (исконные), а также в честь Трех Святителей: Василия Великого, Григория Бо­гослова и Иоанна Златоуста (антиминс, перенесенный из Троицко­го собора).

В центральный алтарь был также передан антиминс и установлен престольный праздник в честь Святой Троицы (прихо­жане праздновали особо на второй день — День Святого Духа).

История появления придела во имя Преподобной Матроны восходит к 1842 году, когда на средства помещицы девицы Анны Сухановой был сооружен приделъный храм в память ее умершей матери Матроны. Могила самой девицы Анны Сухановой находит­ся рядом с Воскресенским храмом, с его правой стороны.

Таким образом, мы видим, что Свято-Воскресенский храм, как спасительный ковчег, принимал под свой кров святыни пострадав­ших храмов.

Его настоятелем в послевоенные годы был отец Прокопий, имя которого сохранилось в дневнике архидиакона Авраамия.

В пятидесятые — начале шестидесятых годов в Свято-Воскресен­ском храме служили отец Александр Щепинский, отец Василий Сергеев (в будущем благочинный Славянского округа), протоди­акон отец Александр Бутко.

В 1962-1964-м годах благочинным Славянского района был отец Василий Кулеш, переехавший в наш город из Одессы. Из его священнической деятельности сохрани­лись интересные факты.

Когда вследствие хрущевской полити­ки закрытия церквей был закрыт храм в поселке Райгородок, то при поддержке отца Василия прихожане райгородокского храма писали в Верховный Совет, и добились его открытия.

После этого уполномоченный по де­лам религии в Донецкой обла­сти заявил благочинному: «Ты добился открытия храма — ты его и обслуживай: нового священника я тебе не дам!» Пришлось двум престарелым священникам вокзальной цер­кви, отцу Димитрию и отцу Михаилу, по очереди ездить на службы в Райгородок.

К концу 1960-х годов прихожане добились своего: в храм был назначен постоянный священ­ник. Известно, что возглав­лял Славянское благочиние отец Григорий Гавриленко, а духовником являлся отец Ана­толий.

Больше информации оста­лось об отце Леониде Вла­сенко, служившем в Свято- Воскресенском храме с 1963 года вторым священником.

При нем настоятелем храма был сначала отец Петр, но его вскоре перевели в храм свято­го благоверного князя Алек­сандра Невского и поставили благочинным. А в Свято-Воскресенский храм был прислан отец Тимофей, которого затем сменил отец Никита и, нако­нец, отец Трофим, бывший на­стоятелем в семидесятые и вто­рично в восьмидесятые годы.

Семья этого батюшки была очень благочестивой: двое его сыновей, Петр и Павел, стали свя­щенниками, а третий — монахом (ныне архимандрит Августин Свято-Данилова монастыря).

Родился отец Леонид в городе Шахты Ростовской области, в 1952 году окончил Ставропольскую духовную семинарию и был рукоположен во священство Ставропольским митрополитом Антонием (Романовским). Начал свое служение в Ростовской области сначала при митрополите Вениамине (Федченкове), а затем при митрополите Флавиане.

После переезда в Донец­кую область он служил в Краматорске, потом в Красном Лима­не в храме в честь святых Первоверховных апостолов Петра и Павла.

Местные власти постоянно вызывали отца Леонида в исполком, требуя, чтобы он запретил своим дочерям ходить в храм. По просьбе батюшки в 1963 году он был переведен в Свя­то-Воскресенский храм города Славянска, где прослужил до конца шестидесятых годов.

В это время он учился в духовной академии Троице-Сергиевой Лавры и из-за перегруженности в учебе попросил, чтобы его перевели на сельский приход.

Так он оказался в райгородском храме в честь Архистратига Миха­ила, где тоже прослужил несколько лет. После него отец Лео­нид служил в городе Шахтерске, в селах Рай-Александровке и Дробышево — и везде приобрел духовных чад, при нем мно­го людей венчалось, исповедовалось.

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов отец Леонид вновь был переведен в Свято-Воскресенскую церковь.

Выйдя за штат, батюшка не пре­рывал духовной связи с храмом: очень часто приходил и помогал священникам вынимать частички во время проскомидии, поми­ная сотни имен. Он очень чтил все чудотворные иконы храма — каждый раз, приходя в храм и уходя из него, клал перед ними земные поклоны, а дома любил молиться ночью.

По рассказу бывшего пономаря Николая Павловича Кова­левского, однажды отец Леонид, придя в храм, купил свечей на восемьсот рублей, заставил ими все подсвечники и зажег свечи…

Батюшка был очень милостив к нищим: сколько бы их ни было на паперти, всем подавал милостыню. Особо он почитал блаженного старца Андрея и говорил, что тот — не простой человек, а Хри­ста ради юродивый.

В последние годы жизни Господь даровал отцу Леониду дар прозорливости и исцеления. За шесть лет до распада СССР он предсказал это событие и отделение Украины, а также говорил, что в будущем объединятся в одно государство все быв­шие республики, кроме прибалтийских.

В восьмидесятые годы началось восстановление Свято-Вос­кресенской церкви в ее первозданном виде.

Начало ему поло­жил настоятель храма отец Трофим. Он заготовил бревна для строительных лесов и заказал проект реконструкции колоколь­ни. В 1993 году при настоятеле отце Константине она была вы­строена.

Следующим строителем храма стал настоятель отец Петр Устименко. Отец Петр ездил в Москву в Музей архитектуры.

Там он взял копию проекта Свято-Воскресенского храма, из которого явствовало, что первоначально в нем были приделы в честь Свя­тителя Николая (правый) и Тихвинской иконы Божией Матери (левый).

При отце Петре началась отстройка мощных колонн под восстановление большого центрального купола, и в связи с этим были снесены два алтарных боковых придела. Антиминсы в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, Трех Святителей и Тих­винской иконы Божией Матери перенесли на престол в централь­ный алтарь.

В конце же 1990-х антиминс в честь Святой Троицы был передан из Свято-Воскресенского храма в город Краматорск, в нововыстроенный храм. Антиминс в честь Святителя Николая тоже передали в новый храм в Николаевку.

По рассказу настоятеля Свято-Воскресенского храма отца Виталия, в 2009 году, при переносе жертвенника от окна на се­верной стороне алтаря в нишу, был найден замурованный в стене антиминс в честь преподобной Матери Матроны (чтимой 9 ноя­бря).

Вероятно, он был спрятан там перед закрытием храма еще в 1930-е годы.

Работы по окончательному возвращению исторического вида Свято-Воскресенскому храму были завершены при последнем, ныне здравствующем настоятеле отце Виталии Веселом. Восста­новление центрального и алтарного куполов, реконструкция кры­ши и алтарной стены вернули ему вид, близкий к изображениям начала двадцатого века.

Мозаичные иконы колокольни и внешних стен дополнительно украсили древнюю церковь. На службах Свя­то-Воскресенский храм наполняется горожанами, молодежью, ко­торая стремится не только сохранить, но и продолжить его духов­но-историческую миссию.